МАМИНЫ РАССКАЗЫ.
Колхоз - дело добровольное.

На простой вопрос, когда в России было отменено крепостное право, я, школьница-пионерка, а потом и комсомолка, твёрдо отвечала: в 1861 году. Дома надо мной смеялись и называли другой год - 1961. И вот почему.

Родители у меня были крестьяне. Когда началась коллективизация, маме исполнилось двенадцать, отцу - почти пятнадцать, а потому этот исторический процесс они хорошо запомнили. Под старость, в девяностые годы прошлого века, старики уже без всякой опаски рассказывали, как всё было на самом деле.

Папа рос в многодетной семье, а потому зерна, что выращивали для себя, до нового урожая не хватало. И не только пшеницы на белые булки, но даже проса или овса. Выручали река под окнами - в ней всегда было много рыбы, да лес за околицей - охотились на пушного зверя и съедобную дичь. Дети собирали грибы и ягоды.

У деда была не очень хорошая слава, папа о нём никогда не вспоминал. Мама, тихонько от него, как-то рассказала, что тот работать на земле не любил, а потому ничего и не родилось. Подрабатывал тем, что снимал шкуры с павших животных, забивал старых лошадей, когда у хозяев рука на верного трудягу не поднималась. Отдавали ему бесплатно - только бы увёл с глаз долой. Сын стыдился своего отца, и очень переживал, когда при нём кто-нибудь вспоминал об этом. Особенно такой случай. Дед напился, привязал горящий сноп к дуге и «гонял» коняку по деревне, пока тот не упал. Мужики не выдержали, пристрелили несчастное животное, а деда побили.

Коллективизацию в их семье приняли на ура, дед с удовольствием ходил в понятых описывать чужое имущество. Забирать-то забирали, но на колхозный двор сносили не всё. Потом то швейная машинка у активистов дома появлялась, то дорогая по тем временам посуда, то редкий отрез на платье или пальто.

В маминой семье детей было только трое - её отец уходил воевать сначала на японскую, потом на германскую войны. С Первой мировой вернулся с пулей в лёгком и огромным желанием работать на земле, растить детей. Единственный на всю округу, выписывал журнал «Нива», уважал Столыпина и умело управлялся с большим по нынешним временам хозяйством: пятью коровами, двумя лошадьми, пасекой.

В деревне, где они жили, все старики были очень набожными, пресекали пьянство, сквернословие. Особенно мне нравились рассказы мамы о том, как помогали друг другу убрать сено или хлеб, если гроза надвигалась. Как по православным праздникам на подоконник ставили свечу, а рядом клали безымянную милостыню. И никто не знал, кому она достанется - прохожему или одинокой соседке. Воровства в деревне не было никогда, двери в домах только палкой припирали - чтобы знали, что хозяев нет.

Если в засушливое или, наоборот, дождливое лето сена скоту на всю зиму не успевали заготовить, коров отдавали желающим на постой, до сгона в общее стадо весной. Временные хозяева пили молоко, оставляли себе приплод - бычка или тёлочку, использовали навоз для собственного огорода или пашни. И все были довольны: дед - тем, что сохранил поголовье; соседи - что завели бесплатно корову или бычка.

На вопрос, почему мама вышла замуж именно за моего отца, она всегда начинала рассказывать о коллективизации. Дедушка умер в середине двадцатых. Случись это чуть позже - не миновать бы семье Сибири. Бабушка постепенно распродала скот, оставив только одну лошадь да коровёнку. Старшая дочь была уже замужем, жила в другой деревне. В семье остались прабабушка, бабушка, мама да младший брат, которому не было ещё и десяти лет. Бабушка отдала в колхоз лошадь, телегу и сани, все плуги и бороны. Корову ей оставили, но заглядывались на дом - пятистенок, пять окон по лицу, с огромным двором, почти современной баней - дед строил сам, после возвращения с германского фронта, и такой ещё ни у кого не было, добротным амбаром и сараем для дров.

Женщины трудились не покладая рук. Моя мама уже с тринадцати лет работала наравне со взрослыми в колхозе, помогала матери по хозяйству. В доме поддерживался порядок, заведённый при дедушке, куры неслись, корова доилась, а потому мясо по праздникам, молоко, овощи и картошка по будням всегда были на столе даже после уплаты налогов. Это-то и не давало покоя местным активистам. Мама не вступала в комсомол, не ходила на собрания, избегала новых праздников, которые всегда совпадали с религиозными. Бабушка забеспокоилась после визита председателя сельского совета - якобы слишком много сена на одну корову запасли, косили в неположенном месте. Заодно спросил, почему ваша дочь ходит в церковь чуть не за пять километров и никогда - на молодёжные собрания.

В это время за мамой ухаживали два парня - один из зажиточной семьи, с семилеткой за плечами (он очень нравился маме), и мой будущий папа - добрый и тихий, с двумя классами образования, но без памяти влюбившийся в девушку из соседнего села при первой же случайной встрече. Бабушка, пошептавшись со своей мамой, выдала за бедного полуграмотного парня.

Мама сменила фамилию, переехала в семью мужа. Но и там ей стали задавать те же вопросы. Молодая семья попыталась перебраться в город. Не тут-то было. Оказалось, что без паспорта, а их у колхозников не было до 1961 года, никуда не уедешь. За справкой надо было идти в сельский совет, всё к тому же председателю. Из деревни можно было уехать только на учёбу по направлению или по комсомольской путёвке на какую-то стройку. Всеми передвижениями граждан распоряжалась партия. Из колхоза в колхоз ещё можно было переезжать, а вот если в совхоз или город - терялся трудовой стаж.

После рождения первенца мама смирилась, и они с отцом стали строиться подальше от завистливых глаз…