МАМИНЫ РАССКАЗЫ.
Военное время.

Мужики уходили воевать в самый сенокос. Мама рассказывала, что отец накануне косил всю ночь. Жена дома собирала его в дорогу. Пекла по особому рецепту сдобные лепёшки из ржаной муки, которые и летом долго хранились, его любимые пироги с зелёным луком и яйцом. Приготовила бутылку молока, каравай хлеба. Положила смену белья, несколько пар портянок...

И всё это делала, непрестанно молясь и крестя каждую вещь, что клала ему в вещевой мешок. Отец пришёл домой перед самым отъездом - наспех умылся, переоделся, простился с детьми. Вместе опустились перед иконами на колени, просили спасти и сохранить не себя - друг друга. А потом у каждого началась своя война.

Уже на следующий день после отправки мужчин в ковровские лагеря (там все проходили ускоренный курс молодого бойца) маму вызвали в правление и назначили бригадиром. Надо было заканчивать сенокос в колхозе. Женщин - партийных, и не очень, молодых и пожилых - всех война в одночасье превратила в тягловых лошадей. Днём они надрывались в колхозе (лучшие кони-тяжеловозы тоже ушли на фронт в обозах), а по ночам - дома, потому что по-прежнему кормились со своего личного хозяйства. Но теперь даже у самого большого начальства религиозные убеждения колхозников ушли на второй план - главным стало накормить солдат на фронте.

За мамиными малышами присматривала старенькая бабушка. То ли она не доглядела, то ли доктор попался неопытный, только умерли оба ребёнка в один год. А тут ещё и письмо казённое подоспело: муж пропал без вести.

Бабушка следила за дочерью днём и ночью - не наложила бы на себя руки. Молилась за неё беспрестанно. А мама работала на износ, до изнеможения. Однажды засыпали картошку в подвал. Бригадир принимала мешки внизу. Помогали мальчишки - подростки. Спуская мешок, не удержали и уронили ей на голову. Долго была в беспамятстве. Матери с ума сходили - не выживет бригадир, упекут пацанов по военному времени. Когда пришла в себя, председателю сказала, что упала сама. Участковый приходил, спрашивал, но все повторяли её слова. Полежала с недельку - и снова на работу.

В деревне становилось с каждым годом всё голодней. Не только белого, ржаного хлеба не хватало до весны. А детям нужно было ещё и молоко. Корова, как известно, месяца два, а то и три перед отёлом в запуске. Зимой молоко замораживали и хранили на холоде в ледяных брикетах. В другое время бегали по соседям, занимая друг у друга не бидоны, а только литр или даже стакан - кто сколько мог дать.

Вторую корову держать запрещалось, а с имевшейся ещё надо было сдать столько-то молока или масла, мяса от приплода.

Крестьяне специально были поставлены в кабальные условия, чтобы полностью зависели от государства или от колхоза, чтобы личный скот было нечем кормить. С болотной осоки, что разрешали накосить после того, как сделают запас для колхозного скота, да картофельных очисток от коровы много не надоишь. Мама всегда сажала и в огороде, и на пашне кормовую свеклу (семена были завезены ещё дедом), тыквы. Помню, приучала даже к грибам. Но не хватало приусадебной земли, лугов для заготовки сена, а то и просто времени - в колхозе работали от зари до зари. К тому же никакой техники в помощь не было - только собственные руки да горб. Весной разрешали брать в колхозе лошадь, чтобы вспахать участок под картофель (но только после окончания всех полевых работ), зимой привезти из лесу дрова.

В семье Таловых (фамилия вымышленная - прим. автора) было пятеро. Оставшись одна, без мужа, женщина не смогла накосить на корову, и дети в зиму остались без молока. Вместо него пили подсоленную воду. Просить милостыню запрещали, и малыши потихоньку слабели. Однажды, придя утром открывать колхозный амбар, в котором хранилось семенное зерно и овёс на корм лошадям, моя мама заметила чужие следы, а затем и выдернутый замок. Следы были от женской и детской обуви. - Только бы не тронули семенное, - молилась она.

Дело было не только в том, что за кражу колхозного имущества по военному времени могли упечь на полную катушку. Семенное зерно было обработано ядохимикатами от грызунов и хранилось отдельно. Ночные гости могли не только кур накормить, но и сами наесться. Но всё обошлось - унесли, да и то немного, овса. Мама взяла метлу и все следы уничтожила. Затвор аккуратно вставила в паз, вокруг замазала грязью, чтобы не видно было сколов. А эти несколько килограммов овса потом списала как съеденные грызунами - какой-то процент естественных потерь допускался при хранении.

«Грабителей» знала хорошо: хозяин пропал в первый же месяц войны, сиротами остались пятеро детей мал-мала меньше.

Дома собрала из еды всё, что смогла, - крупу, муку, сушеную сахарную свёклу, с которой тогда пили чай, картошки - и ночью отнесла мешок на крыльцо в соседнюю деревню. Тихонько постучала, хозяйка вышла.

- Возьми детям, потом принесу ещё, но больше так не делай. Посадят и тебя, и меня...
Благодарная женщина, безмолвно плача, только кивала головой.

Однажды соседка позвала маму к ней домой и показала вынутый из печи глиняный горшок с пшённой кашей. В нём не хватало половины. Кто-то, очень голодный, съел в её отсутствие половину, а другую оставил хозяевам.

Были и другие примеры.

В нашем селе жила публично уважаемая партийная активистка, чествовали её власти при каждом возможном случае. Во время войны сама, будучи завхозом, жила припеваючи. Но при любой возможности гнобила других. Однажды донесла на вдову, которая выкопала на колхозном поле ветвь молодой картошки. Ту посадили, а детей увезли в детдом. В тюрьме женщина умерла. Сколько лет прошло, а односельчане не могли активистке этого простить. В лицо не говорили - просто не забывали. Она это знала, и бесилась ещё больше.

Была и настоящая уголовщина. По всем окрестным деревням проехались городские «гастролёры» и по чьей-то наводке проверили сундуки. Побывали и в нашем доме. Мама лишилась всего приданого. Воров не нашли - или не искали? За кражу колхозного или государственного имущества наказание по закону было более суровым, чем из карманов граждан.

Шёл последний год войны. Отец прислал письмо: бежал из плена и снова - на фронте. Ответное письмо мать писала больше недели - никак не могла собраться с духом и сообщить о смерти малышей. Большинство деревенских женщин тогда ходило в чёрных вдовьих платках, но только мать носила траур по детям.